В последнее время о ментальном здоровье говорят все больше, а популярность психологов растет. И неспроста: даже по официальным данным, каждый четвертый в Беларуси имеет психологические проблемы. Причем многие (хотя и не все) сложности, с которыми мы сталкиваемся, идут из детства. Повторяющиеся неудачные отношения, отсутствие близких друзей, сложности в карьере и многое другое — это все может быть связано с детской обидой на родителей. Почему эта травма влияет на нас так сильно? Как отпустить и нужно ли для этого обязательно простить родителей? В колонке для «Зеркала» рассуждает психотерапевтка Анна Матуляк.
Анна Матуляк
Психотерапевтка и директорка Европейского института современной психотерапии в Вильнюсе. Опыт работы — больше 20 лет.
В Беларуси создала систему поддержки для женщин и пар с репродуктивными проблемами. После 2020 года предоставляет психологическую помощь пострадавшим от репрессий.
Политическая беженка в Литве больше трех лет.
Как на нас влияет детский опыт
Могу с уверенностью сказать, что в мире нет ни одного человека, который не чувствовал бы обиду на родителей. Но взаимодействовать с ней можно по-разному. Кто-то обиду осознает, проговаривает и налаживает отношения с близкими (таким повезло), кто-то совсем прекращает общаться. Есть и такие, кто обиду вытесняет, рационализирует, пытается объяснить логикой. Все по одной причине — страх столкнуться с детской болью. Потому что в теле до сих пор живет опыт: «Никто не услышит, никто не придет, а будет еще больнее».
Однако от этого подавленные чувства не исчезают и проявляются во взрослой жизни в виде симптомов, казалось бы, не имеющих к детскому переживанию прямого отношения.
Вот лишь несколько таких симптомов из тех, с которыми мне постоянно приходится иметь дело в терапии с клиентами (сам список — из книги Бетани Уэбстер):
- избегание трудных эмоций, необходимость всегда быть «на позитиве»;
- притупление чувств, потребность все время «отвлекать себя», создавать «шум» (посредством алкоголя, еды, соцсетей, шопинга и так далее);
- сильный контраст между «внешней» жизнью, в которой вы притворяетесь кем-то другим, и внутренней;
- любые крайности: например, склонность переедать, а потом лишать себя пищи (то же может быть со спортом, алкоголем, диетами, сексом и так далее);
- страх предательства, одиночества, вторжения (в дружеских и романтических отношениях, в отношениях с детьми);
- страх потерять контроль над собой из-за эмоций, если позволить себе чувствовать;
- самосаботаж в шаге от успеха;
- стыд за свой эгоизм, когда удовлетворяете свои нужды в первую очередь, стремление угодить людям;
- депрессия (уныние, ощущение безнадежности и пустоты), тревожность, РПП (конфликтные отношения с едой, телом, восприятием тела);
- выбор одного типа партнеров и друзей, которые неизменно плохо с вами обращаются;
- постоянный выбор роли миротворца в отношениях, стремление к отсутствию конфликта.
Сложность этой ситуации в том, что мы можем искренне считать, что «все давно отпустили». Но в то же время оставаться внутри детского сюжета, который продолжает управлять нашими реакциями. Я часто слышу рассказы о том, как изменяется тон одного из супругов при разговоре с родителями. Как в их присутствии отменяются уже принятые решения. Люди буквально не узнают своих партнеров.
Это все — часть объективной реальности: часто при общении с родителями мы на «внутреннем лифте» возвращаемся к боли, которую так и не удалось прожить. Как отмечал исследователь и психиатр Бессел Ван Дер Колк, «незавершенные эмоциональные события возвращаются в виде телесных реакций, даже если человек убежден, что все забыл».
Почему эти обиды живут так долго
Культуру молчания нам прививают с детства: выносить сор из избы плохо, осуждать и жаловаться на родителей — отвратительно, обижаться — это вообще детский сад.
Но родители, как правило, первые фигуры власти и любви, с которыми встречается маленький человек. Они оставляют глубочайший след в нашей психике, формируют дальнейшие системы отношений с собой и своим телом, с миром, деньгами, с партнерами и друзьями, уже нашими детьми.
Также опыт отношений с родителями встраивается в нервную систему: в то, как мы реагируем на критику, как выдерживаем неопределенность, как слышим чужое «нет» и как относимся к своим желаниям.
Если в момент взросления родители запрещают ребенку злиться на них, формируется хроническая обида. Здесь встречаются две мысли: «Мне было больно» и «Мне нельзя было злиться». Причем мы не всегда можем даже помнить, что стало поводом для этих мыслей: пережитое до 12−14 лет лежит очень глубоко. Но даже если не осталось воспоминаний (что само по себе тоже симптоматично), этот опыт живет в нашем теле, психике, нервной системе.
Запрет на злость может быть и внутренним. Детская картина мира нужна нам, чтобы выжить. Если признать, что родители сделали больно и что они не правы, это разрушит идею безопасности в принципе. И психика держится за эту иллюзию. Отсюда всем известное: «И правильно, что били, зато человеком вырос».
Психологи Алис Миллер и Дональд Винникотт, которые изучали детские травмы, пишут, что сформированное в детстве ложное «Я» с годами укореняется в психике очень прочно и от него сложно отказаться, даже если оно создает проблемы. Ведь выйти из роли — значит вступить в конфликт не просто с родителями, но и с собственной идентичностью. А какой я на самом деле?
А выстроить новую идентичность не так просто. Как минимум придется лишиться части отношений, которые держались именно на старых установках. Страшно? Конечно. Поэтому мы выбираем жить годами вроде как не очень счастливо, но в целом нормально, только бы не погружаться в этот дремучий лес детских обид.
Я замечаю у себя подобное. Что делать?
Идите в терапию. Я серьезно.
Да, это не очень приятно. Часто очень тяжело. Ведь придется вновь столкнуться с глубоко запрятанной болью, которую мы чувствовали в максимально уязвимом, беспомощном и беззащитном состоянии. Не хотеть повторения этого опыта совершенно логично. Но иногда это единственный способ.
В тяжелых и запущенных случаях человек может обнаружить себя буквально у руин собственной жизни: карьеры, отношений, здоровья… Даже самый убежденный материалист может уверовать в порчу, сглаз или непрекращающийся ретроградный Меркурий. А на практике все эти проблемы, как бы это избито ни звучало, будут возвращать вас в детскую комнату.
Терапия позволит проработать опыт на трех уровнях: тело, эмоции и смысл.
На телесном уровне идет избавление от замороженных старых реакций. На эмоциональном человек учится позволять себе злиться, огорчаться, завидовать, чувствовать одиночество. И получает удивительный эффект: когда перестает бояться своей злости, пропадает потребность в обиде.
Ну и на уровне смысла — переписывает свою роль, возвращает себе право быть не «удобным», а живым. Пересматривает «контракты» («я должен (а)», «я обязан (а)», «я не имею права»), выстраивает границы. Перестает жить по негласным правилам своего детства, потому что обида теряет свою силу и больше не определяет его жизнь.
Нужно ли «вываливать» свои обиды на родителей
В соцсетях много роликов, как взрослые дети звонят и высказывают родителям свою боль. Они, как правило, заканчиваются одинаково: оправданиями, ответным нападением, обесцениванием или замечанием: «Ну сколько можно вспоминать старое?»
Почему так происходит? Потому что ребенок приходит в надежде получить утешение и извинение, а родитель включает защиту. Поэтому важно понимать: разговор с родителями — не метод терапии, а ее возможный результат. По-настоящему обида прорабатывается в диалоге с собой. В проживании своей злости, восстановлении чувства собственного веса, закрытии незавершенных гештальтов.
И вот тогда разговор становится не разборкой, а актом честности признать: «Мне было больно, я это понимаю и выбираю строить отношения по-другому». Но «вываливать» обиды ради катарсиса, признания или покаяния часто травматично для обеих сторон.
А что с прощением?
Тема прощения одна из самых опасно упрощенных. Как можно простить человека, который не просит об этом, не берет ответственность за произошедшее? Это будет скорее игнорирование реальности. Такой подход автоматически предлагает закрыть глаза на собственную травму и объявить: «Мне не было больно».
Принудительное прощение — это попытка занять позицию сверху, где я «великодушнее», «духовнее», «зрячее», «мудрее», чем тот, кто меня ранил. Но на самом деле это скрытая защита: «Я не позволю тебе меня задеть, я выше этого. Я уже все понял и простил и поэтому не чувствую боли». Снова перед нами не зрелость и не проработанность, а способ не соприкасаться с уязвимостью. Алис Миллер называла такое прощение «насилием над собой», а Ван дер Колк — «диссоциацией, замаскированной под мудрость».
Исцеление никогда не начинается с прощения, потому что первична всегда правда, ее признание и легализация. Да, мне было больно, я был маленьким и зависимым. Да, мне не дали того, что мне было нужно. Да, я имею право злиться и не прощать.
И только после этой правды, после проживания злости, горя, принятия своих границ внутри может родиться другое состояние: «Я больше не завишу от тебя и от той истории». И слова прощения вовсе могут не звучать, потому что конечный и желаемый всеми нами итог — это свобода, а не прощение.
Поэтому помните: прощение — не цель, а побочный эффект, который может и не случиться. Потому что в вашей истории могло быть то, что вы не захотите прощать. И это нормально.
